А у малиновой девочки взгляд
откровенней, чем сталь клинка
Непрерывный суицид
Для меня...
(с) Гражданская оборона
Удивительно, но эта песня почти непрерывно играла в моей голове, а затем и в плеере, на последнем месяце беременности. Почему-то именно она стала для меня главной песней, ассоциирующейся с приближающимися родами. Хотя вполне очевидно, что она точно не об этом. Уже хотя бы потому, что написана мужчиной. Сегодня я, любопытства ради, решила вбить в гугле, как в старые добрые подростковые, словосочетание: "про малиновую девочку смысл песни", и какой только дичи не начиталась. Самым мягким вариантом было: "Это песня про Янку". Ну конечно! У Егора Летова же все песни про Янку! А если учесть, что автор песни не он, а некий Роман Неумов, то тем более. Кто-то предположил, что "малиновая девочка" - это летовский вариант "старухи с косой". Кто-то, что это девочка, которая перебрала малиновой настойки. И ещё много-много всякой жести и чернухи, которая мне бы в жизни в голову не пришла. У меня есть на эту песню в голове довольно чёткий образ, вполне реалистичный, и я им поделюсь чуть позже. Но вот на фоне беременности именно эта песня почему-то стала для меня "песней про роды".
Слушая про малиновую девочку, я представляла себе свою только-что родившуюся дочку. Малиновую потому, что в моей крови. Взгляд откровенней, чем сталь клинка, потому, что для меня, как я себе это представляла, он будет именно таким. Сразу по множеству причин. Из-за пронзительности. Остроты. И уже пережитой мной боли. И более глубоко, философски - он будет чем-то ещё потусторонним, только-только вошедшим во врата нашего мира и ещё хранящим воспоминание о чем-то таком, что мы, давно живущие, уже совсем позабыли. Откровенней, чем сталь клинка. И далее - непрерывный суицид... для меня. О да. Это прямая ассоциация с самими родами. Почти умирание, близость к некой границе, как вполне осознанный личный выбор. К тому же, в первом триместре я довольно много думала о смерти. Мне кажется, подобные мысли неизбежны, хоть и немногие в них признаются. Просто потому, что это один из фундаментальных страхов, а в коллективное бессознательное тысячелетиями записывалась информация о том, что смерть женщины во время родов - почти что рядовое событие. Медицина находится на высоком уровне не так много лет, как нам теперь кажется. В сравнении с историей человечества этот период - едва начавшееся мгновение. Кроме того первый триместр - самый тяжёлый и с физиологической, и с психологической точки зрения. С физиологической - так как происходит мощнейшая гормональная перестройка, а это очень сильно влияет на настроение и состояние сознания в целом. С психологической потому, что происходит осознание и принятие того факта, что вся жизнь скоро существенно изменится, и эти изменения будут необратимыми.
В итоге все случилось, как в песне. Кроме цвета. Когда дочку положили мне на живот, она казалась не красной, а какой-то фиолетовой, и меня это даже сначала напугало. Я спросила врача, почему она такого цвета, а врач ответила, что так и должно быть, и что она сейчас порозовеет. А ещё дочка была влажной и скользкой. Мне казалось, что она сразу заполнила собой, своей энергией, всё пространство родильного зала, и стремительно вышла за его пределы. Что это маленькое тельце на моём животе - просто её центр, а она сама уже заполнила собой весь мир.
И да, её взгляд был откровенней, чем сталь клинка. Разрез глаз поначалу совсем маленький, и в нём не видно белков. Из-за этого кажется, что всё пространство глаза чёрное. Медленно моргая, она была похожа на маленькую инопланетянку.
Мой непрерывный суицид случился уже потом. Конечно, он ощущался и во время родов. Когда ближе к концу казалось, что я сейчас отключусь, потеряю сознание или чего похуже. Но ничего такого не случилось. Всё прошло замечательно. А потом началось медленное стирание моей личности. Именно так материнство ощущалось мной в первые месяцы. Я бы сказала, что первые месяцы материнства удивительным образом дублируют первые месяцы беременности. Не просто так считается, что, так как человеческие детёныши рождаются максимально неприспособленными к жизни в сравнении с любыми другими животными, то за девятью месяцами вынашивания сразу следуют примерно столько же месяцев донашивания. И первые три месяца после родов - это, условно, первый триместр этого донашивания. Лично для меня эти три месяца стали самым тяжелейшим испытанием за всю мою жизнь. Действительно - непрерывный суицид. С каждый днём казалось, что меня всё меньше и меньше, а ребёнка - всё больше и больше. Как для меня самой, так и для всех моих близких. Казалось, что я исчезаю, растворяюсь, заканчиваюсь в пространстве. Я никогда не чувствовала себя такой незаметной и ничего не значащей сама по себе, и, казалось, что вся моя значимость теперь зависит исключительно от ребёнка. Что я значима только как какой-то придаток, как тень или прислуга, и отношение ко мне, в том числе и моё собственное отношение к самой себе, теперь зависит исключительно от того, как я сегодня позаботилась о своём ребёнке. И если я пыталась мысленно отделить себя от ребёнка и задаться вполне привычным для себя вопросом: "Кто я в этом моменте?", то ответ, который звучал в моём сердце, долгое время был одним и тем же - "никто". Я чувствовала себя пустым место, каким-то ходячим мертвецом. Временами я чувствовала себя своей дочерью, и это было удивительно. Это ощущалась, как если бы её маленькая душа на время переселялась в моё опустевшее тело, как-то синхронизировалась с ним, и наполняла меня собой, своим сознанием. В эти моменты я чувствовала, что моё тело будто бы копирует какие-то её движения, её мимику. Я реально чувствовала себя ей. Эти моменты казались мне очень важными. Будто бы моя психика налаживала связь, пыталась прочувствовать мир так, как его чувствует она, чтобы начать хоть как-то её понимать. Первые дни в роддоме мне постоянно снились кинестетические сны (те, в которых нет образов и звуков, но есть очень реалистичные ощущения), будто бы я кормлю дочь грудью. Я начинала просыпаться от того, что очень реально чувствовала её на своей груди, осязала руками. Во сне я ужасно пугалась этого, так как это бы означало, что я уснула во время кормления, а это небезопасно. Я резко просыпалась от испуга, нервно ощупывая себя руками, и обнаруживала, что дочка мирно сопит рядом в колыбельке. То есть в своём сознании я кормила её не только между снами, но и во сне.
А ещё было чёткое понимание того, что это мой осознанный выбор - исчезать. Пусть и не без сожаления, не без попыток ухватиться за остатки себя. На мой взгляд, тяжесть первого триместра донашивания связана не столько даже с недосыпом или физическим дискомфортом, сколько с психологическим дискомфортом. Во всяком случае так было у меня. Для меня было просто невыносимо то, что я не получаю никакой обратной связи от дочери. Я не могла почувствовать себя мамой и родиться для самой себя в новом качестве потому, что не чувствовала, что она осознаёт, что я её мама. Потому как она и не осознавала, и не могла осознавать этого в таком возрасте, и это нормально. А для меня это всегда было самым важным. Чувствовать, что меня видят. Именно меня, а не просто какой-то объект, который носится вокруг, меняет подгузники и подсовывает под нос еду. Как сказала героиня фильма "Облачный атлас": "существовать - значит быть воспринятым". Пока тебя не воспринимают - ты не существуешь. И я чувствовала, что пока меня не воспринимает моя малышка, я не существую даже для самой себя, а значит и ни для кого другого. Впрочем, возможно в глубине души было по-другому: раз теперь она есть на свете, то я хочу либо существовать для неё, либо не существовать вообще.
Ещё один ужас первого триместра после родов - в постоянном чувстве вины. Это, опять же, связано с отсутствием хоть какой-то обратной связи со стороны ребёнка. Максимум доступной тебе обратной связи - ребёнок перестаёт плакать. Но может и не перестать, так как у детей первых месяцев есть проблемы, с которыми едва ли можно что-то сделать: не сформировавшееся пищеварение, терморегуляция, нервная система. Для всего этого нужно время. Из-за постоянного беспокойства по тем или иным причинам ты всё-время чувствуешь, что делаешь что-то не то, не так, не достаточно. И самое худшее, что может быть в этом состоянии - это найти или услышать подтверждение своим самым страшным опасениям, получить какую-то критику. Тогда просто опускаются руки. Кажется, будто падаешь в чёрную дыру, из которой не может быть выхода.
Всё начало меняться ближе к двум месяцам, с первыми попытками дочери улыбаться, глядя с глаза. То есть адресно, социально. Первая улыбка ребёнка - это, по сути, первое проявление взаимности с его стороны. И это то, что воскресает душу. Возвращает откуда-то из небытия обратно в тело. Лишь тогда я наконец начала действительно чувствовать себя Мамой, а не просто кем-то, кто непрерывно заботится. Это чувство возникало очень медленно, постепенно, и в то же время очень уверенно. Дальше - легче. Чем больше дочка проявляла саму себя, тем сильнее я начинала снова чувствовать себя живой. А главное - хорошей. Той, у кого всё получается. Потому-что вот она, улыбка моей дочери, и она перевешивает, разбивает в пух и прах любые мнения о том, что и как я делаю. И она всё более осознанная, всё больше наделяющая меня жизнью, а мою жизнь - значимостью. Я исчезла окончательно и родилась заново. Мамой. Это и есть адаптация к новой роли. Таким был финал непрерывного суицида.
А теперь расскажу более понятную ассоциацию к песне. Опять же, без всякой мистики и прочей чернухи. Гораздо более жестокую в своей реалистичности. Когда я слушаю песню "Про малиновую девочку" не в ожидании родов, и даже не будучи беременной, мне опять же, представляется обычная девочка. Только не новорожденная, а постарше. Возможно, лет 6 или 8. Или даже 11. Такого возраста, когда во взгляде ребёнка уже читается осознание ужаса, происходящего вокруг, а не только животный испуг. И эта девочка в крови. Ничего не могу с собой поделать, такие уж у меня ассоциации с малиновым цветом. Может она в своей крови, а может забрызгана чьей-то чужой. Потому, что она стоит посреди войны. На неё смотрит мужчина в военной форме и с оружием. Он вовсе не хочет её обидеть, он просто случайно набрёл на неё посреди своей войны. И теперь он хочет перестать быть. Потому что вдруг осознаёт весь ужас происходящего под её пронзительным взглядом. Откровенней, чем сталь клинка. Он хочет перестать быть, чтобы не проживать все те чувства, которые проживает, глядя в её глаза. Чувства, которые невыносимы. И это непрерывный суицид. Для него.
Вот так.
На самом деле, мне даже не сложно соединить эти два совершенно разных образа воедино. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что, несмотря на видимую безопасность, моя дочь родилась во время войны. Сейчас так пока не говорят, но, вот увидите, когда всё закончится (а всё когда-нибудь заканчивается), все будут так говорить: "во время войны". Точно также, как сейчас все говорят: "во времена пандемии". Или даже круче: "в доковидную эпоху". Кстати, фразу "до войны" уже можно услышать довольно часто.
Я даже сейчас не могу вспомнить, в какой момент я увидела эту песню так. Было ли это "до войны", или же уже "во время". Скорее всего, я намеренно стала размышлять над этой песней, когда она неожиданно стала ассоциироваться у меня с родами, чтобы придумать альтернативный, более адекватный вариант ответа на вопрос: про что для меня эта песня?
Понятно, что в любой песне или любом другом объекте чужого творчества каждый видит что-то своё. И каждый по-своему прав. А что на самом деле хотел сказать тот или иной художник или поэт - вечная загадка.
Буквально сегодня я вспомнила и заново услышала для себя ещё одну песню. "Ты нужна мне" Бориса Гребенщикова. Я поняла, что для меня это песня про маму. Практически в каждой строчке.
"Ты нужна мне - дождь пересохшей земле.... утро накануне чудес... если бы не ты, ночь была бы сплошной темнотой... окружила меня стеной, протоптала во мне тропу через поле... Ты нужна мне - это всё, что мне отпущено знать."
Видимо, нужно было самой стать мамой, чтобы узнать, какая она для меня - песня про маму.
Картина художника Андрея Бориса "И пусть все войны подождут".
Ночь 07.09.24, дополнено 29.09.24